Соединить два мира: военный психолог рассказал о том, как гражданским научиться общаться с военными

Во время войны, продолжающейся в Украине, миллионы гражданских и военных оказались по разные стороны опыта, радикально меняющего мировосприятие. Часть общества живет в условиях фронта или приближенного к нему тыла, другая – в относительном покое городов, где сохраняется привычная бытовая логика. Столкновение этих реальностей все чаще порождает недоразумение, отчуждение, а иногда — прямую враждебность или безмолвное безразличие. С этим возвращаются домой военные, сталкиваются семьи, а также работают психологи. Вопрос взаимодействия меж гражданскими и военными переходит в сферу гос политики, образования, городской инфраструктуры, языка, поведения и базового восприятия друг друга как равных и принципиальных.

Александр Форбс Гусаров, офицер бригады «Азов» и руководитель службы психологического сопровождения боевых действий размышляет над проблемами, возникающими в коммуникации между военными и гражданскими, особенностями психологической адаптации к войне и возвращении к мирной жизни, а также над тем, как работает психика в условиях постоянного стресса. Он делится опытом работы с бойцами, их психологическими запросами и подходами, которые могут помочь стабилизировать состояние военных и наладить диалог с обществом.

Гусаров отмечает, что в стране, одиннадцатый год находящейся в состоянии войны, неприемлемо делить людей на условные категории — тыловых, гражданских, военных. Большинство ныне воюющих на передовой не являются кадровыми военными, а пришли из гражданской жизни. Именно поэтому было создано методическое руководство «Язык единства: диалоги взаимопонимания», которое должно помочь как гражданским, ожидающим своих родных с войны, так и военным, возвращающимся в мирную среду. В нем собраны четкие советы по адаптации: как перейти из боевого состояния в условно мирное и наоборот. Он считает, что этот переход должен учитывать психологический фактор декомпрессии – снижение внутреннего напряжения.

Гусаров вспоминает опыт США во вьетнамской войне, когда у солдат были промежуточные остановки для постепенной адаптации. В украинских условиях этот переход занимает несколько часов – от Краматорска до Киева. В таких условиях особенно сложно переключиться с боевого напряжения на мирное существование. В пособии содержатся рекомендации, как это сделать, а также описаны явления паники, депрессивных расстройств, посттравматического синдрома и посттравматического роста — о котором в обществе почти не говорят, хотя именно он позволяет человеку переосмыслить опыт и найти новые смыслы.

Психолог рассказывает о случае, когда во время отпуска стал свидетелем неадекватного поведения военных в общественном месте. Их раздражали мирные люди, отдыхавшие с детьми, в то время как они теряли здоровье и собратьев. После диалога и напоминания, что они пошли на войну именно для того, чтобы эти люди могли жить спокойно, военные успокоились. Он отмечает, что важно объяснять: агрессия — это нормальная реакция, но она должна быть осознанной и устремленной в безопасное русло. Во время одной из презентаций он услышал о буллинге в школе: дети, чьи родители не воюют, травят детей военных. Он считает, что такие ситуации нужно проговаривать и прорабатывать, умолчание здесь неприемлемо.

Говоря о попавших в армию не по собственному желанию, Гусаров отмечает, что нужна просветительская работа, объясняющая истоки войны, историю страны. В «Азове» работает служба хорунжих — лидеров, читающих лекции, знающих историю, религию и помогающих в этой работе. Он считает, что российские ИПСО и нарративы работают эффективно, и люди начинают направлять агрессию на государство, военных, на ближнее окружение, хотя настоящий враг — пришедший с войной. Если бы в свой дом ворвался бандит, никто бы не побежал к соседям ждать, пока все закончится — каждый защищал бы своих. То же касается и государства. В некоторых странах, в частности в Израиле, статус военного ассоциируется с уважением, а у нас это уважение, которое было в начале полномасштабного вторжения, со временем слабеет. По его мнению, украинцы как солома: быстро вспыхивают, ярко горят, но так же быстро выгорают.

Он подчеркивает, что психика человека не способна долгое время находиться в стрессе, поэтому некоторые просто вытесняют войну из психики, отгораживаются, делают вид, что ее нет — и это тоже форма защитной реакции. Это реакция «замереть»: «меня нет», «я в домике». Но реальность все равно пробивается, ведь атмосфера войны пронизывает всех — даже тех, кто не видел боевых действий вживую, но ежедневно наблюдает ужас по телевизору, читает о смерти, видит детей без рук и ног. Это психотравмированный опыт, с которым не все могут справиться.

По мнению военного психолога, одним из самых частых запросов наших защитников является переживание потери собратьев и синдром уцелевшего. Особенность работы военного психолога состоит в том, что психокоррекцию и терапию следует проводить с большой осторожностью, желательно в безопасной среде. Но часто это не об украинской реальности: сейчас их кабинет расположен в Краматорске, в 18 км от фронта. В таких условиях основная задача – стабилизировать состояние военного и вернуть его к выполнению боевых задач. В крайних случаях направление в реабилитационный центр или госпитализация.

Что касается ветеранов, Гусаров отмечает, что среди их запросов есть потеря себя, личности, особенно у тех, кто был на фронте без ротаций три года подряд. Есть истории, где у людей вообще не было отпусков. После возвращения в гражданскую жизнь им трудно адаптироваться, меняется круг общения, возникает чувство потери связи с предыдущим «я». Некоторым хватает нескольких дней, чтобы выспаться, и они уже стремятся к своим собратьям.

Гусаров объясняет, что ПТСР — это не обязательное последствие боевого опыта, а индивидуальная история, это не диагноз по умолчанию. Он отмечает, что следует говорить и о посттравматическом росте. Есть бойцы, которые теряют конечности, но находят новые смыслы, меняют взгляд на жизнь и становятся счастливее многих, кто остался физически невредимым. Один из его подопечных, имеющий две высокие ампутации, живущий полноценной жизнью, радуется каждое утро — у него произошла переоценка ценностей. Вместе с тем есть люди, которые ломаются после первого обстрела. Это нормально. Но есть и профилактика ПТСР — в частности, позитивное мышление, позволяющее не потерять себя. Именно с такими запросами часто обращаются ветераны, которые не могут адаптироваться к мирной жизни.

Гусаров считает, что ключевым фактором является поддержка окружающих. Часто родные не знают, как говорить с военными. Но главное – не закрываться. Нужно говорить, спрашивать, быть рядом. Если не знаешь, что сказать, можно просто спросить: как я могу помочь тебе? Чем поддержать? Иногда просто помолчать. Но не отвлекаться. Когда есть живое общение, оно помогает человеку переключиться и не застрять в прошлом боевом опыте. Война меняет людей навсегда, и это должно стать основой для нового, более глубокого понимания между военными и обществом.

Александр Гусаров отмечает, что, несмотря на то, что в медиа много историй о поддержке со стороны близких — как военных, которых ждут из плена семьи, как жены помогают ветеранам с тяжелыми ранениями во время реабилитации, на самом деле существует и противоположная реальность. Семьи «рассыпаются», особенно когда люди разъезжаются. Сам он расстался с женой, потому что у них оказалось разное мировосприятие. Хотя близкие и пытаются его поддерживать, приезжают, но не понимают эти реалии вообще. Должно быть желание с обеих сторон работать с этой ситуацией. Если нет запроса на помощь, ты никогда никому не поможешь. Люди должны быть готовы что-то менять вместе — жена, живущая в мирной жизни, или муж, на войне. Без поиска взаимопонимания, без диалогов ничего не изменится. Отпуск дают дважды в год, и на третий, четвертый такой год происходят тектонические изменения в мировосприятии. Ты привыкаешь жить с войной, привыкаешь жить в стрессе. А твоя семья однажды приехала, услышала обстрелы — ой, все больше мы сюда не приедем.

Гусаров объясняет, что надо понять: такая проблема не только индивидуальна. Это не о том, что кто хороший, а кто плохой. Это потому, что таковы реалии жизни, и с ними нужно учиться жить, искать пути двигаться дальше вместе. Он напоминает, что в своем Instagram в сообщении о презентации пособия «Язык единства» писал:

«Ветераноориентированная страна – это не пафос, это стратегия. Ветераны не должны «вписываться» в мирную жизнь. Это мы должны изменить его так, чтобы им было в нем место. Чтобы вывеска «герой» не закрывала запрос «человек». Чтобы вместо жалости было достоинство».

Он объясняет, что достойное отношение к ветеранам должно формироваться на разных уровнях: и в обществе в целом среди «рядовых граждан», и на уровне предоставления государственных услуг, социальных сервисов, на уровне адаптации городских пространств, инфраструктуры, бизнесов. По сравнению с 2014 годом для этого сделано многое, но если посмотреть на это глобально — мы не готовы к завершению войны, к возвращению миллиона ребят. У нас нет такого количества рабочих мест. Все эти люди пережили определенный травматический опыт. Даже если условно только 30% военных непосредственно находятся в зоне боевых действий, все остальные — обслуживающий персонал, тыловые должности, штабные, медики, реабилитация, восстановление, финансы. Однако все равно эти люди часто как никто знают, что такое вторичная травма. Нам нужно не работать с военными и готовить их к возвращению в гражданскую жизнь, а наоборот гражданские должны понять, что будет по-другому.

Психолог признается, что ему больно, когда он возвращается в Киев в форме, заходит в какое-то заведение и слышит, как вокруг начинают затихать разговоры, а уклоняющие начинают вылезать через окна. Но он не осуждает их, потому что у них сформировались определенные стереотипы. Им кажется, что ты опасный человек, потому что ты в форме. Надо понимать, что не все военные идеальны. Если человек до того, как надел форму, был мудаком, то эта форма ничего не изменит. К тому же бывают ситуации, когда мужчины одевают военную форму, чтобы походить на военных, и ведут себя некорректно — так формируется ложный образ военного. Однако большинство военных — это все же люди, пожертвовавшие своими ценностями и жизнью. Он, например, упустил много возможностей в гражданской жизни, и ему хотелось бы, чтобы это встречалось с уважением. Но когда он приходит куда-то, то пытается наоборот быстрее снять форму именно из-за этой глобальной неготовности общества к возвращению такого количества ветеранов и ветеранок.

Гусаров подчеркивает, что если ты научился жить со страхом смерти, а это – самое критичное для нашего организма и психики, то все остальное перестает быть проблемой. Именно поэтому военные очень классный ресурс для найма, но это нужно доносить, объяснять, рабочие места надо создавать, чтобы не получилось так, что ребята возвращаются, а их здесь не ждут. Его задача – чтобы как можно больше их ребят вернулись назад со здоровой психикой. И они прилагают максимум усилий к этому.

Он отмечает, что в подготовке психологов, медиков, учителей должны быть блоки о войне, ветеранах, возвращениях, и чтобы профессиональное гуманитарное образование не игнорировало ту реальность, в которой мы все живем. Например, они проводили встречу на психологической кафедре института в Луцке — на одиннадцатый год войны там нет учебного блока о работе с ветеранами или военными. Также он был в Институте психологии КНУ имени Тараса Шевченко: там готовят психологов, психотерапевтов, психоаналитиков пять лет — и нет блоков о войне.

Гусаров отмечает, что у нас не хватает опытных специалистов в сфере работы с военными. За год выпускается около 40 военных психологов, и только около 15% из них продолжают службу по направлению «военная психология». Но даже молодые офицеры, бывшие курсанты, когда приходят к ним из академии, фактически ничего не знают — они знают военную рутину: как написать рапорт, что такое секретная, не секретная служба, строевая, связные. Но для работы в направлении психологии есть огромный пробел. Поэтому он в большинстве своем берет психологов гражданских, которых переучивают на военных. Если у человека есть опыт работы – персональная практика, терапевтические сессии – ему гораздо быстрее адаптироваться к направлению военной психологии, чем военному психологу стать практикующим терапевтом.

Гусаров отмечает, что они также исследовали долгосрочное влияние войны и психологических травм, связанных с ней, на общество. Особенно интересовались опытом других стран, имеющих боевой опыт. В начале полномасштабной войны он искал все возможные курсы, лекции, общался со специалистами из Израиля, США. Ему казалось, что вот-вот кто-нибудь придет и научит, расскажет как. Ибо было ощущение, что не хватает определенных инструментов и подходов. Однако дело в том, что у них другая война, другой опыт. И они все у нас учатся, но мы до сих пор живем с комплексом неполноценности.

Гусаров говорит, что нельзя забывать о государственных факторах. Независимость нам, в сущности, подарили. Только с 2014 года мы начали за нее бороться и добывать. И сейчас кристаллизуется человеческое ядро, стремящееся к переменам. Оно двигается: общественные организации, благотворительные фонды, иногда даже государственный сектор. И видно, что людей это затрагивает, они готовы что-то делать. Это очень важно. Эта война сформировывает нашу идентичность и национальность. Если посмотреть на тот самый Израиль, который находится в перманентном состоянии войны, то можно увидеть, как меняется идентичность, восприятие людей — когда государство правильно выстраивает политику, служба в армии всегда вызывает огромное уважение. Если и у нас будет так, то и уклоняющихся будет меньше.

По словам психолога, он много слышал, как говорят о ветеранах, военных в отпуске: мол, еду в поезде, а он уже начинает пить прямо в купе, или запирается дома, когда приезжает, и пьет. И объясняет это тем, что его никто не ожидает, что с ним никто не говорит. А ты сказал кому-нибудь об этом? Объяснил ли это своей жене? Хотя бы попробовал это сделать? Попробуй поговори с ней. С другой стороны, и жена должна быть готова об этом говорить, она не должна отмахиваться. Потому что если человек постоянно пьет — в этом случае он так снимает стресс, это наиболее доступный метод, к сожалению. Поэтому очень важно делать хоть какие-то шаги навстречу: говорить, спрашивать. Нам следует принять эту реальность. Не будет так, что война закончится — и мы все как жили, так и заживем дальше. Будет новый вызов для государства — не потерять ресурс важнейших людей, действительно очень многое вложивших, очень многое сделали для того, чтобы мы могли жить дальше в мирной стране.