Политические

Чернобыль как политическая травма глобального общества

Тридцать девять лет прошло от взрыва четвертого реактора Чернобыльской АЭС, однако информационные волны вокруг этой трагедии не стихают. Сергей Мирный, бывший командир взвода радиационной разведки, а ныне писатель и эколог, назвал Чернобыль «инфотравмой» и «первой крупной аварией глобализированного медиамира». И действительно, Чернобыль не просто всколыхнул мир, он изменил самую основу глобального информационного пространства.

С тех пор постчернобыльские тексты — документальные и художественные, реалистичные и постмодернистские — постоянно обновляют нарратив этого события. Сегодня «нуклеарный» дискурс активно поддерживается и продуктами массовой культуры: компьютерными играми, мобильными приложениями, популярными коммьюнити. Зона отчуждения стала привлекательной туристической дестинацией и вошла в список объектов так называемого «мрачного туризма». Проведенный нами анализ Этот феномен позволяет понять, как Чернобыль превратился в мощный культурный код, который интегрировался в глобальные механизмы памяти, идентичности и медиапотребления.

Чернобыль как информационная травма глобального общества

Когда-то в документальном фильме 1991 года «Апокалипсис приближается. Чернобыль рядом» режиссер Роман Сергиенко противопоставлял Припять Помпеям: мол, город возле ЧАЭС останется мертвым навеки. Но прошло несколько десятилетий — и мир изменился в корне. То, что тогда казалось невозможным, стало обыденностью.

Чернобыль прошел через ряд переосмыслений. Смена контекстов, политических эпох и постоянное несоответствие между пережитым и высказанным обеспечили длительную жизнь «пост-чернобыля» в мировом дискурсе. Катастрофа образовала своеобразный хронотоп, разделивший историю на «до» и «после», оставив трещину в глобальной картине мира, в системах ценностей и идеологических приоритетах многих обществ.

Жан Бодрийяр, философ постмодерна, даже заметил: «После Чернобыля Берлинская стена больше не существовала» Из-за чернобыльской катастрофы человечество вошло в новую эпоху, где страх перед ядерной угрозой стал частью обыденного сознания.

Период «после Чернобыля» получил разные имена: Постапокалипсис, эпоха нуклеарной культуры, прошлое, отказывающееся умереть. Но самым стойким определением стал концепт травмы. Чернобыльская трагедия запечатлелась в сознании не как отдельное событие, а как глубокая коллективная рана.

Как известно, история украинцев полна коллективных травм, формировавших национальный характер: Голодомор, репрессии 1930-х, Вторая мировая война. Чернобыль — еще одна трагедия, растянувшаяся в пространстве и времени, до сих пор болит даже тем, кто не был непосредственно ее свидетелем.

Социальный психолог Петр Горностай обращает внимание на факторы, которые совершают трагедию национальной травмой: масштаб события, психологические условия страдания, невозможность противостоять трагедии и запрет на свободное эмоциональное реагирование. В случае Чернобыля эти факторы были ужесточены политическими обстоятельствами и информационными технологиями.

В первые дни после катастрофы советские власти замалчивали ее реальные масштабы. Официальные сообщения были предельно лаконичны и отстранены: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, поврежден один из атомных реакторов…Информационные пробелы порождали тревожность, страх, недоверие.

В 1987 году, на фоне умиротворяющих официальных нарративов, удалось частично приглушить напряжение. Но уже на следующий год, когда неофициальные каналы начали раскрывать правду, стало очевидно: информация о Чернобыле была неполной, манипулятивной и дозированной.

Немецкий исследователь Буркхард фон дер Мюлен отмечал, что волна противоречивых сообщений после информационного вакуума превратилась в «плохую карикатуру в массовую информацию», подорвала доверие к государству и науке. Публицист Тильман Фраш замечал, что крушение и умалчивание ее последствий окончательно разрушили доверие к будущему.

С началом эпохи гласности общество пережило вторичную панику: в публичное пространство хлынули разнообразные, часто противоречивые нарративы, только усиливавшие растерянность. В то же время, Чернобыль окончательно утвердился в глобальном сознании как символ трагического перехода человечества в новую эпоху — эпоху, где информация и правда имеют решающее значение для выживания.

ПОСМОТРИТЕ ЕЩЕ:  После грехопадения: почему Россия и Иран отвернулись от Асада и что это значит для Сирии

20 лет спустя: Чернобыль в зеркале мировых медиа

Спустя ровно 20 лет после аварии на Чернобыльской АЭС тема вновь поднимается волной в мировых медиа. В 2006 году чернобыльская катастрофа превращается для Запада не только в объект памяти, но и в источник глубоких философских обобщений, изменяющих именно представление о миропорядке и границах человеческой ответственности. Комфорт больше не кажется безопасным там, где существует тень ядерного геноцида.

К 20-летию трагедии западная пресса буквально взрывается рефлексиями, которые ищут новые цивилизационные ориентиры, осмысленные чернобыльским опытом. Однако наряду с этим звучат и громкие упреки: международные институции — МАГАТЭ, ВОЗ, ООН — обвиняют в масштабном умалчивании реальных последствий аварии и избегании публичных дебатов.

Испанские медиа описывают Чернобыль как «самый экстремальный символ технического прогресса, ставшего врагом самой жизни». В статьеЧернобыльская технологическая слепотапублицист Хосе Сэмпер говорить о новой коллективной природе рисков: мы больше не рискуем как отдельные индивиды, мы рискуем как человечество. Он напоминает о предупреждении Ханны Арендт: люди становятся рабами не машин, а собственных практических знаний и технических артефактов даже если они несут смерть.

Французские медиа предлагают другой угол зрения: для них Чернобыль — это, прежде всего, катастрофа отсутствия. Разрушенные деревни, выселенные жители, мертвые леса и животные олицетворяют трудно постигнутую пустоту. Философ Жан-Пьер Дюпюи после визита в тридцатикилометровую зону пишет: «Эмоции рождаются не потому, что мы видим, а от того, что знаем или думаем, что знаем. Представить отсутствие – задача не из легких«.

В Германии Чернобыльская авария порождает понятие «чернобыльской травмы» («Trauma von Tschernobyl»), обозначающей не только физические последствия, но и глубокую коллективную рану. Немецкие СМИ связывают чернобыльскую катастрофу с началом конца Советского Союза, указывая на роль советской дезинформации. Чернобыль для ФРГ — страны с сильным антиядерным движением становится еще одним подтверждением давнего беспокойства. Недаром именно в это время социолог Ульрих Бек пишет свой знаковый труд «Общество риска», где описывает Чернобыль как конец границ между «своими» и «чужими»: после радиационного заражения больше нет расстояний, которые могли бы оградить нас друг от друга.

Австрийское издание Еврозин остро критикует попытки комодификации памяти: фотографии катастрофы становятся объектом купли-продажи, а крупные агентства, например Corbis, скупают права на работы украинских фотографов, таких как Игорь Костин — одного из первых, кто снял взрыв на ЧАЭС и оставался в зоне отчуждения с первых дней.

Показательно, что каждая новая катастрофа словно подпитывает большой нарратив глобальной катастрофы. Когда в 2011 году произошла авария на Фукусиме, медиа по всему миру мгновенно прибегают к чернобыльским образам и символам, даже когда реалии двух трагедий кардинально отличались. Так, «Berliner Zeitung» опубликовала карту радиоактивного облака, которое напоминало о Чернобыле больше, чем о Японии.

В то же время, западное восприятие Чернобыля существенно отличается от опыта тех, кто пережил катастрофу на собственной земле. Журналисты, побывавшие в зоне отчуждения и общавшиеся с местными жителями, признают это. «Чем дольше я оставалась в Беларуси, тем дальше я уезжала от своего немецкого представления о Чернобыле.«, — признавалась журналистка Мерле Хилбк после своего путешествия по зараженным территориям.

В европейских медиа интерес к Чернобыльской теме цикличен: вспышки внимания повторяются каждые пять лет. Именно так родился термин «Чернобыльский год», маркирующий каждую пятую годовщину аварии.

ПОСМОТРИТЕ ЕЩЕ: 

В конце концов, в понимании Чернобыля сегодня сосуществуют два главных нарратива. Первый настаивает: авария продолжается до сих пор, требует памяти, осмысления и новых уроков. Второй — контрнарратив — стремится отодвинуть трагедию в прошлое, представить ее последствия как порождения радиофобии, а значит, как нечто, что следует забыть. Как замечает немецкая исследовательница Карена Кальмбах, именно эта борьба памяти и забвения определяет, каким будет чернобыльское наследие в будущем.

Постпамять Чернобыля: помнить — значит жить

Чтобы событие стало национальной катастрофой, одного масштаба недостаточно. Нужно еще сообщество — живое, действующее, способное чувствовать боль как общую. Атомизированное общество, разрозненное на отдельные «я», не умеет оплакивать даже самые большие трагедии вместе. Именно коммуникация, объединяющая людей в сообщество, формирует коллективную память и закладывает основы постпамяти — механизма, вплетающего травму в полотно национальной идентичности.

Травма превращается в дискурс, когда возникает сообщество тех, кого объединяет общая боль и постоянная потребность возвращаться в прошлое, что определило настоящее. Мы снова и снова задаем важные вопросы:
Почему трагедии становятся импульсом для творчества?

Почему общество ищет себя в травматических воспоминаниях?

Почему Чернобыль остается точкой бесконечных рефлексий и противоречивых интерпретаций даже сегодня, когда очевидцы живы и могут говорить сами?

Феномен постпамяти социальные психологи объясняют по-разному. Одни говорят: «пост» — это преодоление травмы. Другие – что это ее пролонгация: травма живет и дальше, размывая границу между прошлым и настоящим.

Американский исследователь Доминик ЛаКапра предложил термин «нарративный фетишизм» — стремление общества избавиться от боли из-за бесконечного пересказа, превращения травмы в медиапродукт. Свидетельства пострадавших постепенно становятся не только историями, но и их самопрезентацией.

Эту же тему развивает украинский автор Сергей Мирный. Он обращает внимание на то, как медиа и общество навешивают на ликвидаторов ярлык «пострадавших от Чернобыльской катастрофы». Такое название безотчетно формирует у чернобыльцев ощущение собственной жизненной истории как сплошной травмы. А между тем, говорит Мирный, не правильнее ли называть их иначе — скажем, «ветеранами Чернобыля»? В нашей культуре слово «ветеран» преисполнено достоинства и уважения, а не только жалости.

Постпамять – это не стремление забыть. Напротив: посттравматическое состояние сосредоточено на том, чтобы вплести травму в ткань повседневности. Российский исследователь Сергей Ушакин говорит: опыт потери становится повествовательной матрицей, помогающей упорядочить разорванную, фрагментированную реальность.

Чернобыль живет в нашей памяти и в официальной, и в личной. Он в стратегиях государства, в политических интерпретациях, в частных показаниях. Пост-Чернобыль – это особый мир, где истина не одна: она зависит от точки зрения свидетелей и постоянно меняется вместе с обществом.

Французский социолог Морис Хальбвакс утверждал: мы помним не столько прошлое, сколько его реконструкцию сквозь призму сегодняшнего дня. Именно поэтому чернобыльцы вынуждены снова и снова возвращаться к пережитому, проживая через новые общественные координаты.

Травма Чернобыля требует быть прожитой не раз. И это не просто память — это стремление удержать подлинность, отстоять «свой» Чернобыль перед наслоениями псевдовоспоминаний.

Яркий пример — свидетельство Светланы Бодруновой, которая была тринадцатилетней, когда ее семья должна была покинуть дом возле Гомеля — одного из самых загрязненных городов Беларуси. Ее воспоминания о настоящем Чернобыле стоят рядом с виртуальными версиями катастрофы, которыми живет молодежь, знакомая с трагедией только из-за подобных игр. СТАЛКЕР..

Индивидуальная память тесно переплетена с групповой. Ликвидаторы создают союзы, пишут книги, основывают газеты — борются за свою версию Чернобыля. Их память – это память во множественном числе. Это живое сопротивление забвению. Это доказательство того, что постпамять – это не конец боли, а его непрерывная работа внутри нас.

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Related Articles

Back to top button